Даже работа в Церкви второстепенна

— Мне всегда были близки глубокие вопросы — о цели жизни, о ее смысле. И никогда не была чужда практическая религиозность. Уже подростком — хотя семья наша религиозной не была — я знала, что Бог есть, что я в Него верю и что я принадлежу к христианскому народу и все другое: Восток, буддизм, эзотерика — мне чуждо. В юности, еще учась в техникуме, приходила в храм, слушала службу, даже исповедовалась и причащалась, но, видимо, не хватило чего-то; не нашла я тогда необходимых объяснений происходящему со мной, не смогла четко ответить себе на вопрос, что и зачем мне нужно. Только к концу обучения в Академии права поняла, что мне надо воцерковляться — всерьез, до конца, полностью. Я вообще такой человек, что мне легче — не выбирать, что я должна делать, а что не должна, что мне здесь, в Церкви, нравится, а что не нравится, а прийти и принять все сразу: и посты со средой и пятницей, и поведение, и одежду, и глубокие догматические истины. Не пытаться переделать Церковь на свой лад, а смириться перед ее тысячелетним опытом. Это ведь честнее, правда?

Конечно, это был не выбор жизненного пути и уж тем более — не выбор места работы. Это был выбор веры. Я выбрала и стала ходить в храм. И одновременно — так совпало — познакомилась с миром философии, «мирского мудрования». У меня была возможность сравнить философские труды, которые я читала, и Послания апостола Павла, и это сравнение было — не в пользу первых. У апостола в каждой строчке — бездонная глубина, а в философских текстах всегда виден предел, и не просто предел, а еще и действие страстей, человеческой гордыни, тщеславия, даже блудных помыслов — в интеллектуальной, наукообразной упаковке. Да, Православная Церковь — это мой сознательный выбор. Но нельзя забывать и о другом: приход человека в Церковь — это всегда милость Божия к человеку и Промысл Его в наших судьбах. Господь приводит нас сюда и открывает нам то, что от других скрыто до поры.

— Однако вы не ограничились посещением храма, даже участием в Таинствах, вам сразу захотелось чем-­то здесь помочь — так?

— Мне повезло, я попала в такое счастливое поколение прихожан Троицкого собора. У нас было много людей, которые не просто ходили в храм, а считали своим долгом ему помогать, иначе себя не мыслили. Это были молодые, занятые люди — кто-то учился, кто-то работал,— но они приходили сюда помыть полы, если это было надо, расчистить снег. И мне тоже хотелось что-то делать для храма, а когда человек чего-то благого хочет, Господь не медлит с помощью. Моя первая работа здесь была — разливать крещенскую воду. Это совсем не легкая работа, с семи утра до обеда спины не разогнуть. Но для меня это было очень большой радостью. Ну а потом настоятель, отец Пахомий (теперь — владыка Пахомий, Епископ Покровский и Николаевский) предложил мне преподавать в воскресной школе. Я удивилась: как преподавать, я же не педагог, я юрист! Но это к лучшему оказалось, потому что, когда человек приходит в Церковь, он отрицается себя прежнего, переступает через те понятия о самом себе, которые у него уже сложились.

Потом пришлось заниматься приходской газетой, потом… Я продолжала работать в Академии права, но центр тяжести смещался сюда, в Церковь, пока не сместился окончательно.

Мои родственники, друзья почему-то думают, что раз я была связана с наукой, с философией, то у меня все рационально должно быть. Но я многие вещи сердцем решаю, и мне, слава Богу, не приходилось еще об этом жалеть.

— Работа в Церкви — это служение Богу? Своего рода деятельная молитва? Способ вырасти в вере, укрепиться духовно? Или, наконец, способ уйти от соблазнов и искушений работы в миру? Чем это для вас стало?

— Я пришла в храм не работу искать и не духовника (хотя это сейчас модно — искать для себя каких-то необыкновенных духовников), я пришла искать — как ни странно это для кого-то звучит — Бога. Но Господь был настолько ко мне милостив, что стал очень быстро мне открывать Свою Церковь через мои послушания. Ведь, если разобраться, Богу-то что мы можем дать? Ничего, да и людям-то — под вопросом. Ну, напишем мы сейчас с вами статью, а что и кому она даст, что она в этом мире изменит? Можем ли мы быть уверены в таком успехе?

Церковь сегодня гораздо больше мне дает, чем я ей. Во славу Божию — да, мне хочется сделать что-то доброе; например, в воскресной школе мне хотелось дать детям то, чего не было в моем детстве, открыть для них мир веры. Но такого, что я этим спасаюсь, что это какое-то высокое служение,— такого нет, конечно… И я не люблю вообще об этом говорить.

— А в чем главное искушение работы в Церкви, главный соблазн, или опасность? Может быть, это соблазн успешности — ведь здесь тоже можно быть успешным или неуспешным! — или соблазн подмены служения самореализацией?

— Для меня самое большое искушение — привыкание. Если человек приходит в храм раз в неделю — это все-таки событие для него, а у меня храм все время рядом, каждый день, я все время на его территории, и вот я уже не считаю для себя нужным в него зайти — у меня срочные дела, мероприятие, нужно газету выпускать… Погрузиться с головой в эту деятельность, которая кажется такой важной, такой необходимой, и решить, что духовная жизнь — «приложится». Вот это очень серьезная опасность.

Человек должен быть цельным; целомудрие — оно ведь именно это подразумевает. Чтоб голова у тебя была трезвая и чтоб ты понимал: вот Бог, вот я, вот моя приближающаяся смерть, быстро она приближается или медленно — неважно; моя жизнь — приближение к ней. Вот это главное. А есть вещи второстепенные, в том числе и работа в Церкви, как ни странно это, может быть, звучит. Конечно, это хорошая работа, она лучше, чем работа в казино. Но сама по себе она не спасет.

Второе искушение, или соблазн — повести себя обычно, то есть «нормально» — в ситуациях, которые требуют от нас не совсем обычного, сверхнормального поведения. Никто не судит об автомобилях, скажем, по личности человека, который их продает, но о Церкви всегда судят по тем людям, которые в ней служат и работают. Хотя это, по сути, неправильно и лично у меня очень часто вызывает протест, и я не раз пыталась спорить, доказывать, что грехи людей в Церкви не отменяют благодати Божией. Но наши грехи вводят людей в соблазн. Очень не хотелось бы стать соблазном для кого-то.

— Почему вы приняли такое решение: отправиться вместе с бывшим настоятелем саратовского Свято-Троицкого собора — уже не отцом Пахомием, а владыкой Пахомием — за Волгу и помогать ему в очень трудном деле — создании новой епархии? Личная преданность? Или что-то иное?

— Преданность духовнику — это то, что нам необходимо, и я надеюсь, что она у меня есть. Но из этого не следует, что я не могла остаться в Саратове и продолжать работать в Свято-Троицком соборе. Я могла бы остаться: дел бы у меня по-прежнему было хоть отбавляй и людей, которые мне дороги, здесь достаточно. И к новому настоятелю, отцу Александру Домовитову, я отношусь с уважением. Но я все-таки сделала такой выбор, и он тоже не совсем рациональный, он больше сердцем сделан. Помню, как записывала интервью священника Виталия Колпаченко, когда он служил еще даже не в Хвалынске, а в маленьком поселке, и спросила, каково ему было с семьей уезжать из Саратова в Хвалынский район. Он ответил: если человек живет в русле воли Божией, ему ничего не страшно. У него могут быть скорби, искушения, но он остается собой. А вот если он пошел против воли Бога… тогда хоть в Москву, хоть в Нью-Йорк его посели, он не будет счастлив, он будет чувствовать, что живет вхолостую.

Мы ходили к отцу Пахомию на исповедь, мы говорили ему какие-то высокие слова в день его Ангела — и вот, мы не поможем ему в такой трудной ситуации? Согласитесь, это было бы странно.

— Что оказалось для вас самым трудным, самым серьезным испытанием на новом месте?

— Первое время мы чувствовали себя как дерево, у которого обрубили корни и поставили на асфальт, и сказали: расти. Понимаете, из тепличной атмосферы сложившегося, состоявшегося прихода — на мороз. В город, где никогда не было архиерейской кафедры. Ни времени, ни сил не хватает на все, что нужно сделать. Все можно было бы сделать лучше, если бы было чуть побольше времени и сил… Помогает Сам Господь, я это очень хорошо на себе ощутила. И люди. Люди, которых к нам тоже Господь приводит. Возможностей у нас меньше, чем в Саратове, но люди вокруг очень хорошие.

— А когда наваливается усталость, жалость к себе, депрессия…

— Бывает такое — просыпаешься, и хочется плакать от того, что впереди опять рабочий день. Как справиться? Банальный ответ: исповедь и Причащение. Как говорил один мой знакомый: «Если бы я не причащался, я бы сошел с ума…»

— Вы много работали и продолжаете работать с детьми. Сеете, словом, а всходы-то видите? Зеленеют?

— Господь знает, когда показать всходы. Для меня всходы — это не блестящие ответы на уроках, не победы на олимпиадах среди воскресных школ, нет, всходы — это когда наши дети поступают порядочно. Например, когда нам за первое место на олимпиаде подарили телевизор, а они вдруг предложили отдать его воскресной школе другого храма — потому что там дети маленькие, младше, чем наши. Мне самой бы это в голову не пришло, а им — пришло. Я увидела, что мы все трудились не напрасно.

Записала Марина Бирюкова

Православие и современность

Поделиться в: